От автора: просто я люблю эту сцену, в которой Сукре встретил Си-Ноута на шоссе, проносясь мимо на мотоцикле, остановился, подобрал его и подбросил до их общих денег. Кто не знает: второй сезон, эпизод 6. Проблема Сукре в том, что он думает, что Марикруз-таки вышла за Гектора. Проблема Си-Ноута в том, что ему пришлось сигануть с поезда в реку, вместо того, чтобы доехать до дома. У этих двоих осталась совесть, и неплохая, чего нельзя сказать о Майкле.

*****

…и тебя это бесит.

*****

Северная Юта, шоссе 36

Сначала это были долбанные картофельные поля с одной стороны, и долбанные деревья с другой. Гектары, бесконечные зеленые плантации аккуратной кудрявой картошки.

Разве мог он это рассмотреть? Просто когда милю за милей гонишь по жаре, кепка держится на башке каким-то чудом, а ты гонишь так, что дорожные знаки и цифры ограничителей скорости вообще ни хрена не видны, тогда, через пару часов ты вдруг понимаешь – гребанная картошка слева от тебя! Не топинамбур, мать его, не овес – картошка!

Кто-нибудь соберет ее потом, очистит, поджарит во фритюре и сожрет.

И ему будет насрать, что весной, когда эта картошка еще не зацвела, мимо нее на мотоцикле пронесся парень, похожий издалека на супермена, а вблизи – на придурка и неудачника, что он ехал получить то, что ему совсем не нужно, что он при этом думал – неплохо бы, чтобы на одном из перекрестков фура дальнобойщика с долгим, визгливым бибиканьем насадила на морду его мотоцикл. Что он был бы не прочь найти свои глупые потроха на чьем-нибудь лобовом стекле.

Но дорога была пуста. Он ехал второй час и не встретил ничего – даже захудалого пикапа или фонарного столба, в который захотел бы влететь на всех скоростях. Вцепившись в руль, он упрямо смотрел на убегающую асфальтовую полоску раздолбанного сельского шоссе и крепче сжимал вспотевшие ладони, когда видел выбоину или ухабу.

Он разгонялся. Разгонялся. Разгонялся, пока не перестал слышать даже собственные короткие мысли в своей голове. Потом он почувствовал, что взлетает, и резко сбросил скорость. Его занесло, и он прыгнул с мотоцикла в кювет, но перелетел и приземлился в мягкую картошку. Мотоцикл проехал еще метров десять, упал на бок, а вертящееся колесо зашуршало по асфальту.

Парень лежал лицом в выполотой, взрыхленной гряде и вдыхал запах влажной земли, стискивая руками тонкие, молодые стебельки картофельной ботвы. Вдыхая запах земли, он ощутил отчетливый запах свежего навоза. Парень слушал свое бешено стучащее сердце, не шевелился, чувствуя, как страх медленно отступает, отпуская его горло, и радовался запаху свежего коровьего дерьма, в котором лежал, уткнувшись носом. Парень радовался запаху навоза больше, чем радуются солнцу после долгой зимы, улыбкам любимых после долгой разлуки.

Он вдруг вдохнул всей грудью, комья земли забились ему в рот, но он не стал отплевываться. Шумно выдохнув, он вдруг широко улыбнулся, и его могучие покатые плечи затряслись от нервного, искупительного смеха, который словно развязал в груди тугой узел из страха и сильного, искреннего желания умереть. Смеясь, парень с чувством укусил картофельную грядку, словно это была уже готовая, поджаренная картофелина.

Потом он поднялся на ноги, потирая ушибленный локоть, сплюнул несколько раз и, не торопясь, пошел к своему мотоциклу, чуть прихрамывая. Взял бутылку минералки, привязанную к багажнику, прополоскал рот и умыл лицо.

Парень выглядел как деревенский дурак, лихач, который обосрался, едва не расставшись с жизнью. Это правда, хоть и не вся.

Парень гнал не просто так – он гнал за тем, что ему совсем не нужно. Укусив картофельную грядку, он вдруг понял, что раз оно ему совсем не нужно, незачем так гнать. Глупо умирать, гоняясь за тем, что тебе совсем не нужно.

Парень думал, что если он прожил глупо и просрал всё, что мог, он должен умереть по-умному – не смешно. Чтобы она плакала. Он был уверен, что она не заплачет, если он умрет так же глупо, как жил.

Он очень хотел, чтобы она плакала.

*****

Сначала были одни долбанные картофельные поля с одной стороны, и кусты с другой.

Парень, - чёрный парень, – он отливал сначала в эти кусты, а потом взмок и изжарился так, что отливать стало нечем, и он просто шел мимо, загребая ногами и думая о сраном корабле пустыни.

Парень чувствовал себя, как долбанный верблюд, и это было хреново, потому что в пустыне или здесь - ему было нечего пить. Башку напекло через кепку. Она ведь чёрная. Черный парень под черной кепкой брел за тем, что ему очень нужно, но не для себя.

- Эй, мужик, - сказал он молодому пучку картофельной ботвы. – Какого хрена все это происходит со мной?

Не дождавшись ответа, он лениво пнул пучок ботвы ногой, промазал и, споткнувшись, побрёл дальше.

Парень недавно здорово искупался. Он не думал, что ему, черному парню, будет так жарко – он думал, что привык к жаре, но, бл*, здесь было жарче, чем в пустыне, жарче, чем в печи. И такие хреновые были причины, чтобы уговорить себя потерпеть.

Парень плёлся вдоль дороги не первую милю, а поля все не кончались. Дорога была пуста – ни одной машины, ни одного дома, ни одного человеческого лица. Только однажды парня обогнал белый мальчик на велосипеде, обернулся и показал ему язык. Парень хотел догнать его, отнять велосипед и отвесить пинка, но заметил, что шнурок на его ботинке развязался. Он присел, чтобы его завязать, пошатнулся и уперся рукой в горячий шершавый асфальт.

Потом он поднял глаза и не увидел ничего кроме вьющейся асфальтовой дороги в выбоинах и трещинах, убегающей вперед. Этой дороге со стертой разделительной полосой, раскаленной жарким солнцем, окруженной сочной зеленью справа и слева, не было видно конца, а где-то далеко в стороне, за поворотом на тропинку звякнул велосипедный звонок.

Тогда парень завязал шнурок на своем ботинке и сел на обочину, вытянув ноги перед собой.

Потом он откинулся назад, и целую минуту лежал, сощурившись, глядя из-под кепки на ясное голубое небо и вдыхая запах пыли, которая осела на асфальте, и которую не тревожил ни единый порыв ветра.

- Черт, детка, - тихо и хрипло сказал парень, шевеля пересохшими губами и обращаясь к той, ради которой неуклонно плелся вперед, все медленнее и тяжелее, но так же упрямо, как в начале пути. – Нас всех ждет долгая дорога.

Потом он с трудом поднялся на ноги, отряхнул штаны и на заплетающихся ногах побрёл дальше, размахивая руками в надежде создать вокруг себя хоть какие-то воздушные потоки.

Парень опаздывал. То, за чем он шел, было нужно не ему, а бедной маленькой дурочке из черного квартала, которая ждала его с войны, а дождется совсем с другой стороны. Это было ей нужно, чтобы она была спокойна, свободна и счастлива.

Парень хотел этого, ведь он так и не увидел на свете ни хрена хорошего, кроме ее симпатичного лица.

*****

Когда картофельные поля слева закончились, и начались поля, отгороженные тонкой низкой сеткой, - поля, на которых еще ничего не взошло, но от которых пахло навозом и землей, - один из этих ребят услышал первый за долгие часы шум мотора за спиной, а другой увидел первую за долгие мили человеческую фигуру, устало бредущую вдоль дороги.

Один из них поднял руку, голосуя.

- Бл*дь, удача так и прёт, - выругался он, увидев, как из-за горки, подпрыгивая на выбоине, выезжает мотоциклист.

Другой сбросил скорость, чтобы аккуратно съехать с горы – не сбить человека и не разбиться самому.

Когда один из них проезжал мимо другого, тот, что шёл пешком, медленно обернулся, чтобы взглянуть в лицо своему хроническому невезению, своей усталости, отчаянию и жажде, а другой повернул голову, чтобы взглянуть на того, до которого мог бы не доехать, не реши он за полчаса до этого не умирать, как кретин.

Едва узнав того, что шёл пешком, тот, что был на мотоцикле, дал по тормозам.

Пеший обливался потом и, скрестив руки на груди, мрачно и жестоко засмеялся, весело глядя на мотоциклиста из-под козырька своей чёрной кепки. Он улыбался только одной половиной лица, вторая скривилась почти испуганно.

- Рад тебя видеть.

Парень на мотоцикле смотрел на пешего с открытым ртом, словно не мог решить, обрадоваться встрече или скорее дать газу и удрать прочь. Он думал, что это чья-то хреновая шутка, что кто-то издевается над ним.

Он думал, что кто-то издевается над ним, пока не заметил, что пешему хуже, чем ему, и он с трудом переставляет ноги. Тогда его лицо смягчилось и расслабилось.

- Ты чего – пешком дотопал?

Пеший покачал головой и неопределенно махнул рукой туда, где лежали километры горячего асфальта и картофельных полей, которые оба оставили позади.

- Нет…, - пеший сглотнул, но слюны во рту почти не было. – Это долгая история.

- Я думал, ты уже со своей семьей.

- Напоролся на пару застав. А ты?

Парень на мотоцикле сощурился, словно солнце, бывшее у него за спиной, светило ему в лицо, и отвел глаза.

- Да…

Пеший отвернулся. Он смущенно пожал плечами и наморщил лицо, сделавшееся сразу смешным и безобидным. Он мялся долю секунды, сунув руки в карманы, и вытер ладонью пот над верхней губой. Ему было неловко и боязно.

- Что ж…, - он шмыгнул носом. – Похоже, нам по дороге.

Парень на мотоцикле помрачнел. Казалось, он не мог понять, почему не проехал мимо, не отвел глаза, как от незнакомого. Парню, у которого есть совесть, тронуться с места теперь было гораздо сложнее, чем не остановиться вовсе.

- Надеюсь, мы не слишком опаздываем.

Один из них всё думал, достанет ли у другого наглости отказать ему. Достало бы у него самого наглости? Ему не хотелось никого ни о чем просить. Казалось, он не мог понять, почему тот не проехал мимо, не отвел глаза, как от незнакомого.

- Подбросишь?

Ну как, мужик…?