Глупая девочка, ты же никуда отсюда не выйдешь.

Это очень грустно. Пребывание в этих четырех стенах сделало меня жутко сентиментальным. Сразу представилось, какую долгую и счастливую жизнь могла прожить эта симпатичная глазастая девчушка. Направить свою энергию не на поиски никому, кроме неё и еще пары человек, не нужной правды, а на поиски богатого мужика с яхтой, «Бентли» и прочими милыми атрибутами безбедной и красивой жизни. Я всегда был искренне счастлив за девушек, которые находили такого мужика в моем лице: они были красивыми юными созданиями, для которых необходимы были тепличные условия, бережное отношение. Тогда я чувствовал себя садовником, художником, ювелиром, я подбирал для них достойные обрамления и оправы. Какие золотые клетки? У этих пичужек, между нами, было не слишком-то много мозгов, чтобы задумываться о смысле бытия и золотых клетках.

Справедливости ради нужно рассудить, что у моей неожиданной гостьи коэффициент интеллекта, пожалуй, будет побольше, чем у любой из этих куколок. Да, с её стороны было очень неразумно придти сюда. Очень, очень неразумно было впорхнуть в эту золотую клетку.

Я знаю, что она сейчас будет делать. Скорее всего, она пригрозит мне пистолетом. Возможно, выпрыснет в меня газ из баллончика. Попробует вызвать полицию. Я все это прочел на её курносом лице в первые же пять минут её появления. Дурочка.

Она переходит сразу к последнему пункту: намеревается вызвать полицию.

Я ощущаю отчаянное и внезапное желание её остановить. Не потому что я боюсь за себя: я знаю, что звонок перехватят моментально. А вот за неё мне страшно. Вернее – мне дико обидно, что ей вот-вот предстоит погибнуть во цвете лет. Объяснить ей ничего я не в силах: она меня не слушает. Носится, как заведенная юла по всем комнатам, оглядывается, приоткрыв рот. У неё не ловит телефон.

- Вы бы присели, - советую я.

- Идите к черту, - резко отвечает маленькая смертница, встряхивая упрямой черной челкой. В этот момент я вспоминаю, где я видел это неугомонное создание. В выпуске новостей: прямой репортаж возле стен тюрьмы, в день так и не свершившейся казни Линкольна Берроуза. Вероника Донован, вот, как зовут эту девушку. Вероника Донован, подруга детства Берроуза, адвокат.

Как жалко её, честное слово. Мечется и мечется, все больше напоминая птицу в золотой клетке. Или не клетке: знаете, как иногда в комнату залетает испуганная синица, кружит по комнате и вдруг разбивает голову о стену или стекло.

Боюсь, что для Вероники все закончится так же.

- Девушка, - зову я, раздумывая: а не назвать ли её по имени? Пожалуй, нет. Едва ли это ей успокоит, - почему вы не слушаете меня? По-вашему, я не могу ничего путного сказать? Что я старый солдат и не знаю слов любви?

Я усмехаюсь и этим, кажется, повергаю её в секундный шок.

- Ах, вы смеетесь! – выдыхает она. – Вам смешно? Вы… Терренс, вы просто…
Она не договаривает: сверкнув глазами, продолжает свою бессмысленную суету.

***
Интересно, пригоден ли этот дом для призраков? Поселится ли здесь призрак испуганной темноволосой молодой женщины, обуреваемой смешной и грустной жаждой мести? Смогу ли я примириться с ней после её смерти?

Она умерла красиво. Красиво и страшно. Любой поэт назвал бы смертельную рану на её белом лбу алым поцелуем смерти.

Мои слова ничего не значили. Я знал, что они собирались сделать с её телом, знал, для чего эти черные мешки и пилы, но воспрепятствовать не мог. Я поднялся наверх, заперся и включил приемник. Можете считать меня трусом, можете – чудовищем.

Потом, конечно, следов не осталось. Хотя мне казалось – и до сих пор кажется, что откуда-то из глубины комнат на меня смотрят с осуждением её большие синие глаза.

Bye-bye, baby.