~~*~~

Ее руки пахнут мандаринами. Тонкий, еле уловимый запах мандаринов, смешанный с неприятно-резким, больничным запахом медикаментов. И сразу вспоминается приятная сладость плодов, и оранжевый сок, и дом.

Ее руки пахнут мандаринами, и он улыбается.

– Что? – она всегда смущается, когда он смотрит на нее слишком внимательно, и ее смущение всегда такое милое, что ему хочется улыбаться. Смотреть на нее и улыбаться. Потому что в такие моменты все отходит на второй план – есть только она, и он, и сладкий запах мандаринов.

– Ты пахнешь мандаринами, - отвечает он, и она недоуменно смотрит на него. Уголки ее губ чуть подрагивают, будто бы ей хочется улыбнуться, но она изо всех сил сдерживается.

Строгий доктор Танкреди.

– Да, - и улыбка все-таки побеждает строгость, преображает ее лицо. Когда она улыбается – она красива. Улыбка – быстрая, мимолетная, грустная или вымученная – любая улыбка делает ее красивой. И всякий раз он задается вопросом – знает ли она сама об этом. Наверное, знает. – Почему-то захотелось, - словно оправдываясь, добавляет она.

И оборачивается. Потому что они там, в том бумажном пакете на столике с бумагами. И оранжевая шкурка тоже там, рядом с пакетом.

И он не может перестать улыбаться.

– Почему мне кажется, что ты смеешься надо мной, Майкл?

– Я совсем не смеюсь, - качает головой он, притворяясь столь же серьезным, какой была она пару минут назад. – Просто мандарины… это само по себе необычно.

– Необычно? – она чуть хмурится – думает? – и пряди ее темных волос падают на ее бледное лицо, и она такая… милая, что ему хочется… улыбнуться?

– Для Фокс Ривер.

Она пожимает плечами.

– Я не знаю, чем кормят закл… вас, но в комплексный обед для персонала часто входят фрукты.

– Но не мандарины.

Она фыркает, и весь ее вид ясно выражает готовый сорваться с ее губ вопрос – откуда ты знаешь? А он знает, потому что на пакете – наклейка, да и сам пакет явно из магазина, а не из тюремной столовой.

– Да, эти я купила, - отвечает, и опять пытается сдержать улыбку. Тюремному врачу не положено улыбаться заключенному.

Законопослушный доктор Танкреди.

Но она все-таки улыбается. Сама ситуация настолько… обыденная, что сложно не улыбнуться. Обыденная для того мирка, что остался за этими стенами, а здесь – это редкость. Редкость, но именно в такие моменты так легко забыть о том, где они находятся. И кто он, а кто она.

Мандарины в сером бумажном пакете. И медицинские карты заключенных. Все рядом, вперемешку. Клочки прошлой, законопослушной и скучной жизни, и кусочки нынешней, тюремной. А еще отдаленные намеки на будущее. На то будущее, каким бы ему хотелось его видеть. И ей бы – тоже.

Она улыбается ему, и он улыбается ей. Остальное пока не важно. Пока – на долю секунды, именно сейчас, а вовсе не потом.

– Хочешь мандарин?

Добрый доктор Танкреди.

– Хочу, - и это честный ответ. Да, он хочет мандарин. Из того самого пакета, что лежит у нее на столе, из ее рук.

И она снимает резиновую перчатку – с правой руки, и подходит к столу. А потом возвращается – и протягивает ему оранжевый плод. Оранжевый круглый мандарин, которыми пахнут ее руки, ее одежда и ее… волосы?

И их руки – пальцы – встречаются, и ее разжимаются, а его – наоборот – сжимаются. На оранжевой шкурке мандарина. И на мгновение она застывают – так.

Любимый доктор Танкреди.

А потом хлопает дверь, и входит Кэти – оживленная, веселая Кэти, которой так не терпится рассказать доктору Саре что-то новенькое, что-то такое любопытное и забавное. И доктор Сара поспешно отступает от заключенного Скофилда, а тот – столь же поспешно – прячет мандарин в карман.

И Кэти закатывает глаза и строит смешную гримаску, а доктор Сара опять притворяется рассерженной – но она не рассержена. Она смотрит, как там, за стеклянной дверью, охранник надевает заключенному Скофилду наручники, и уводит его. Куда-то. Вниз. В маленький локальный ад под названием общий блок, восточное крыло.

И она тихо вздыхает, почти про себя, и улыбается.

Любящий доктор Танкреди.

А на столе лежит бумажный пакет из супермаркета по соседству, и мандарины, и оранжевая шкурка, впитавшая в себя все тепло жаркого марроканского лета.

Занавес