*****

…how it makes me smile.

*****

- Отсюда нет выхода, Девушка.

Так она и стоит спиной к двери, глядя в огромные окна вокруг, глядя на то, как дневной свет отражается в сверкающем паркете. Так светло – ни темного угла, ни серой тени, ни пятнышка на высоком белом потолке.

- Мы с Вами заперты.

Вероника ему не верит. Можно быть запертым в тесном сундуке, но не в просторном светлом доме, никогда. Поэтому Вероника не принимает его всерьез – он повторяет, что выхода нет, снова и снова, разными словами, но Вероника только морщится. Его назойливые угрозы, его вкрадчивый голос мешают ей различать другой звук – протяжный и мягкий, чарующий, еле слышный. Он растворяется в воздухе, звенит вокруг нее, входит в нее с каждым вдохом, но он такой тихий и нежный, что его почти нет.

- О чем вы задумались, Девушка? Выхода нет.

Вероника раздраженно шикает на него и прикладывает к губам тонкий пальчик. Она смотрит на потолок, словно звук льется сверху, но, на самом деле, он повсюду.

- Вы слышите? – тихо спрашивает она, едва шевеля губами.

Терренс задумчиво шевелит бровями и склоняет голову на бок.

- Это музыка. Что это за музыка?

Это музыка. Музыка в этом аквариуме, такая тихая, как тишина необитаемого жилища вокруг, медленная, простая мелодия. Вероника знает ее – это знакомая музыка, пронизывающая и чувственная.

- Я не знаю этой песни, - отвечает Терренс, пожимая плечами. – Это радио на кухне. Я никогда его не выключаю. Я хочу слышать человеческие голоса.

Голос, который поет, не человеческий. Вероника знает, что это просто акустика, что эти волшебные звуки - не волшебные, что пройдет пара минут, и они покажутся ей заунывным и зазывным воем, но прямо сейчас, возле запертой снаружи входной двери, они завораживают ее и почти пугают.

Вероника начинает различать слова, и ей кажется, будто это поет замурованная входная дверь.

You had your way –
Now you must pay.
I’m glad, that you’re
Sorry now.

Вероника узнает эту песню – под эту песню однажды ей довелось танцевать с очень красивым, но незнакомым мужчиной, и она была пьяна.

- Где у Вас кухня, Терренс? Я хочу выключить – это мешает мне думать.

Он стоит возле стола в халате, опираясь на столешницу одной рукой. Он спокоен, его поза свободна, а взгляд ничего не выражает, словно он думает, радоваться или грустить.

«Шутка или странная насмешка, - скажи, как оценить ее?»

В ответ он кивает куда-то в сторону. Он опускает голову, суёт руки в карманы и отворачивается от Вероники, - так, ссутулившись, он идет к своему креслу и исчезает за высокой спинкой. Наверно, он не хочет, чтобы она видела его лицо, и то, что на нем.

Вероника быстрыми, уверенными шагами пересекает гостиную, стук ее каблуков по паркету нарушает тишину дома, пронизанную неслышной чувственной песней, доносящейся с кухни.

Это песня про любовь. В ней нет ничего страшного.

Она пронизывает огромный дом, и звенит в воздухе пару минут вопрос, который нараспев повторяет голос певицы. Кому теперь жаль? Кому теперь плохо? Кто теперь плачет?

Плачь, как я плакала о тебе.

Она ступает на ковер и обходит кресло, чтобы видеть его лицо. Она ожидает увидеть там страх или задумчивость, горе, злость или одиночество, но он вскидывает на нее глаза, и они сияют, глаза счастливого человека.

- Чему вы радуетесь, Терренс?

Он сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Он сидит как человек, которому удобно, который расслаблен и безмятежен.

Вместо ответа он улыбается и запрокидывает голову, устремляя на потолок мечтательный, восторженный взгляд.

Он долго молчит. Улыбка медленно сползает с его лица, глаза блестят лихорадочно и влажно, а он все молчит. Сначала он молчит, словно задыхается от счастья, потом – словно в горле стоит комок, и он сглатывает, с усилием, сжав рукой подлокотник кресла, как будто глотание причиняет ему сильную боль.

Веронике не хочется говорить. Она наблюдает смену одного страдания другим, игривости и нахальства – маской одиночества и страха, все сразу, в одной мученической гримасе – то исступленно счастливой, то просто счастливой, то издевательской, кривой.

- Я рад Вас видеть.

Вероника вздрагивает, словно проснувшись.

- Здравствуйте, Девушка.

В этом доме нет ни одного обитаемого места, кроме глубокого мягкого кресла, из которого он смотрит на нее прямо сейчас так пристально и внимательно, словно старается запомнить каждую черту ее лица, ловит всякий ее вздох, любой короткий, незаметный жест. Как она тянет вниз рукав пальто, как поворачивает голову, как опускает глаза и мрачно смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, как напряженно, плотно сжаты ее губы, как волосы лежат у нее на плечах.

Потом он с усилием отводит взгляд и переводит его на вид за окном – на запущенный парк, на пруд, затянутый тиной.

- Вы хотели выключить музыку, помните?

Вероника пожимает плечами. Ей не хочется уходить. Она боится, что его может уже не быть в этом кресле, когда она вернется.

- Я не выйду отсюда, - с вызовом бросает она.

- Да.

Он на нее не смотрит – он смотрит на заросший пруд в тени дома. Вероника закрывает глаза, чувствуя, как подступают слезы.

- Я хочу сказать, я не оставлю Вас без присмотра теперь, когда я Вас нашла. Я выйду из этой комнаты только вместе с Вами, Терренс. Я выйду из этого дома только вместе с Вами. Я прикую себя к Вам наручниками, если потребуется.

Он громко фыркает, по-прежнему глядя на старый пруд за окном.

- Кроме того, Вам нравится радио. Вам нравятся человеческие голоса.

- Они мне пока больше не нужны.

Терренс переводит взгляд на Веронику и улыбается. Его глаза снова начинают блестеть, и Вероника замечает родинку у него на щеке, - родинку, которая придает ему легкомысленный и нахальный вид.

- Здесь теперь будет звучать Ваш голос. Не знаю, надолго это или нет.

Вероника закатывает глаза и отворачивается. Она чувствует раздражение, но хуже – она чувствует отчаяние. Она нервно постукивает каблуком по полу, закусив губу и пытаясь собраться с мыслями, она закрыла глаза и не открывает их, чтобы что-нибудь не отвлекло ее внимание.

- Вы решение всех проблем. Я не хочу слышать, что мы здесь заперты. Что, после всего, на моем пути каких-то сраных десять сантиметров Вашего пуленепробиваемого стекла. Я не хочу слышать от Вас никаких оправданий, никаких долбанных угроз, никаких грёбанных шуток, черт бы Вас побрал.

Она говорит четко и тихо, она открывает глаза и смотрит на старый пруд за окном, такой красивый и притягательный, словно он не за окном, а в телевизоре.

- Дайте Вашу руку.

Вероника оборачивается через плечо.

- Не бойтесь. Дайте мне Вашу руку, пожалуйста.

Вероника делает решительный шаг и протягивает ему руку, это так естественно – выполнить простую просьбу, - что не вызывает вопросов, и она не сомневается ни секунды.

Он осторожно берет ее ладонь в свои и внимательно, задумчиво смотрит на ее запястье, на темные, выступающие вены, на тонкую красную полоску от ремешка наручных часов, а потом осторожно, словно раскрывает бабочку, разглаживает ее пальцы. Она почти не чувствует его прикосновений, потому что они аккуратные, невесомые, и потому что его кожа такой же температуры, как ее собственная.

- Вы не замужем.

Он слегка касается ее безымянного пальца.

- Я хочу сказать, у Вас нет кольца.

Он замолкает, с любопытством глядя на ее ладонь, словно на редкую, занятную вещицу. Она быстро привыкает и перестает чувствовать его руку - мягкую, чуть теплую и легкую.

Потом он поднимает на Веронику глаза и сжимает ее пальцы.

- Вы знаете, я Терренс Стедмен. А Вас как зовут, Девушка?

Он сжимает ее пальцы неожиданно сильно, - так, что она пугается, ей становится больно, а его рука чуть дрожит от усилия, волнения или злости.

- Я должна позвонить в полицию.

- В этой комнате телефон не принимает.

Вероника вырывает руку.

- Тогда я позвоню из другой комнаты.

- Девушка…

- Я звоню в полицию.

Она быстрым, решительным шагом идет к дверям, ведущим в соседнее помещение, и вытаскивает на ходу мобильник, который едва не выскальзывает из дрожащих, ноющих пальцев.

Она не оборачивается.

Ведь она слышит, как он медленно встает со своего кресла, засовывает руки в карманы и обреченно плетется за ней с загадочной и грустной улыбкой.

Так она заставляет его улыбаться.