~~*~~

Звонок. Обычный длинный гудок, а после него – три коротких. Телефон звонит, и маленький дисплей тускло светится в темноте.

Неизвестный абонент.

Она смертельно устала, и голова буквально раскалывается от боли, а глаза невыносимо режет. Тьма, блаженная тьма, сон и покой – вот, что ей нужно сейчас. И все.

А телефон звонит. И неизвестный абонент все никак не отключается. Длинный гудок и три коротких.

Неизвестный абонент.

– Хэлло?

Отдаленный шум – голоса и музыка. Кто-то что-то кричит, но не ей, не в трубку, а просто где-то рядом. Шум, и, кажется, где-то там только-только проехала машина.

– Хэлло?

– Ника…

Ника. Имя, только имя – а глупое сердце уже бьется часто-часто, и живот сводит от волнения. Ника – ее глупое имя, и она ненавидит его – и его тоже, но вот только почему-то какая-та потаенная часть ее сознания тут же откликается, отзывается и радостно замирает – потому, что это он, и он назвал ее имя.

Шум, музыка – (When I got in my cab I didn't turn and wave I didn't go to work just went to bed trying to keep you and Paris on my mind) – и она ждет. Молча ждет.

– Ника…

И она закрывает глаза. Чуточку блаженной тьмы, и мобильник прижат к уху, и он только что повторил ее имя. Снова назвал ее Никой, снова, снова, снова…

– Здравствуй, - она не знает, разумно ли называть его по имени – сейчас, когда ее телефон может прослушиваться. Может ли? И она просто говорит – здравствуй – спокойно, и голос почти не дрожит, и уличный шум звучит все громче, а голоса и музыка – тише.

– Я знаю, я обещал, что больше не буду звонить тебе, но… так сложились обстоятельства.

Я обещал… так сложились обстоятельства, - говорит он, а она слушает его голос, и твердит себе, что не хочет иметь с ним ничего общего, ничего общего, ничего… но она хочет. И она хочет, чтобы он звонил – каждый день, каждый час, хочет слышать его голос и ощущать прикосновения его рук, и он не звонил так давно, давно, давно… Чуточку блаженной тьмы, и она так одинока сейчас.

Шум и музыка, громкие, счастливые голоса – для кого-то, но не для нее. Чуточку блаженной тьмы, чуточку счастья.

– Чего ты хочешь? У меня теперь нет машины, но я могу ее угнать. У меня нет денег, но я могу их украсть. Я могу убить. Солгать. Украсть. Чего ты хочешь? – и ее слова резкие и злые, а за ними – боль. Пустота. Одиночество. Усталость.

Он использовал ее. Дважды, трижды, четырежды… Господи, да какая теперь разница? Какая ей разница – теперь?

И глупое сердце бьется часто-часто.

– Я просто хочу, чтобы ты пришла, - и он спокоен. Он всегда спокоен. Он душераздирающе спокоен. И его спокойствие причиняет ей наибольшую боль. Больно. Спокойно. Холодно. Пусто.

Чтобы ты пришла... ты пришла… пришла…

– Завтра в два, возле ресторана, где ты когда-то потеряла свою сережку. Мне нужно тебя увидеть, Ника…, - и он отключается. Быстро. Резко. Едва договорив.

Чтобы ты пришла…

Короткие гудки. И она открывает глаза – чуточку блаженной тьмы, и белый потолок, и серебристый свет луны на противоположной стене. Короткие гудки, и мобильник прижат к уху, и ему нужно ее увидеть.

Нужно тебя увидеть…

И голова кружится.

~~*~~

Хмурый день, ветер, запотевшие стекла, и у нее кружится голова.

Я не приду на работу, я больна, - сказала она, и она действительно больна – больна им. И у нее кружится голова, и сегодня холодно и хмуро, и ветер, и – может быть – будет дождь. И ей холодно, и тонкий шерстяной жакет не может согреть ее, да и не для тепла он, а для того, чтобы он – может быть – назвал ее красивой.

У нее кружится голова, и она больна.

Неработающий телефонный автомат – неизвестный абонент – и кто-то зажимает ей рот рукой, неожиданно, и ей хочется закричать. Никого рядом нет, они одни, и он просит ее успокоиться и перестать вырываться.

– Это я, Ника, пожалуйста…

Она кивает, неохотно, нерешительно. Его рука – теплая рука – пахнет дымом и чем-то сладковатым. Чем-то сладковатым, цветочным, и ей нужна пара секунд, чтобы осознать, что это духи. Женские духи. Ее духи. Ее – той, другой.

Она твердит себе, что ненавидит его.

– Привет.

Он тянет ее за собой, за ящики, кучей сваленные в узком тупичке позади закрытого на ремонт ресторана. Она послушно идет, двигается, шаг за шагом, за ним, туда.

Она больна.

И сейчас – наконец – она смотрит на него. И он смотрит на нее. И глаза у него – серо-голубые. И он все тот же, все такой же близкий и далекий, любимый и презираемый, муж и – никогда – возлюбленный.

– Привет.

Он касается ее руки – слегка, только чтобы привлечь ее внимание, а она снова вспоминает цветочный запах духов, и она всегда ненавидела эти духи. И она отворачивается – поспешно, потому что боится, что все эмоции вот-вот отразятся на ее лице, проступят, как старая краска сквозь слой новой.

Она больна.

– Все, кто хоть как-то связан со мной, в опасности, Ника, - говорит он. – Кем бы они ни были. Друзья, однокурсники, коллеги…

– Любовницы, - она поворачивается. Горечь и злоба? Что ж, пусть будет горечь и злоба.

Я любила тебя, Майкл.

Он все так же спокоен. Хладнокровен. Сосредоточен. И ей интересно – неужели рядом с ней, когда он обнимает ее, он вот так же спокоен? С той, другой, американкой, которая даже не умеет красиво одеваться. Которая не умеет жертвовать. Которая не умеет любить. Но он любит ее. Другую.

– Чего ты хочешь? Развода? Ради чего? Ради доктора? Ей противно, что у тебя есть я? О, Боже ты мой, какая жалость! – она задает их быстро-быстро, вопрос за вопросом, и надеется – ах этот ужасный чешский акцент! – что он не разберет ни слова.

– Ради твоей безопасности…

Твоей безопасности…

– Стоит ли вид на жительство здесь, в Америке, твоей жизни? Стоит ли?

И она смеется. Низкое, серое небо, его руки пахнут дымом и женскими духами, и ей холодно в тонком жакете и блузке, и ноги в неудобных туфлях ноют. Низкое, серое небо, и музыка доносится откуда-то из-за домов.

– Вид на жительство? О, конечно, стоит! – и она смеется. – Я твоя жена, Майкл, и ты должен мне десять тысяч. Как красиво… совсем по-американски.

Она смеется – его руки пахнут цветочными духами – и он спокоен. Он ждет. Чего-то. И, возможно, даже не от нее.

– Прости… Хотя едва ли тебя это утешит.

– Едва ли.

И она быстро шагает к нему – она больна – и слегка касается губами его губ. Плотно сжатыми губами – сердитый поцелуй невинной школьницы, и, на мгновение, закрывает глаза. Чуточку блаженной тьмы, она больна, и откуда-то доносится музыка – (I didn't know it would be the last time the last time I saw you) – и она быстро отступает назад.

Я люблю тебя, Майкл.

И уходит, поспешно развернувшись, уходит – почти убегает – и она бы бежала, только вот неудобные туфли на высоких каблуках ей не позволяют.

– Вернись в Прагу, Ника, пожалуйста, - она еще слышит его слова. Еще слышит.

Его руки пахнут женскими духами – духами другой женщины. Она больна. Хмурое, серое небо. Скоро – может быть – пойдет дождь. Музыка. Шум. Закрытый ресторан. Вернись в Прагу, - говорит он.

– Jdi do hajzlu! – кричит она. И все-таки переходит на бег.

~~*~~

Неизвестный абонент.

Три коротких гудка. Один длинный. Три коротких.

Она нажимает сброс.

Неизвестный абонент.

В квартире холодно – она открыла все окна нараспашку. И ей кажется, что теперь ее руки пахнут духами той женщины.

Она нажимает сброс. Еще раз. А потом изо всей силы ударяет мобильник об пол.

~~*~~

Я не приду на работу, я больна, - говорила она. И она больна, все еще больна. И она не придет на работу. Ей хочется просто лежать на кровати – неподвижно – и смотреть телевизор. И вспоминать. Вспоминать прикосновения его рук и губ, звук его голоса, и их свадьбу – куда она бросила кольцо? – и как она пришла к нему в тюрьму.

И она закрывает глаза и вспоминает его – и она его любит – и в комнате темно. Она закрывает глаза, и слушает восьмичасовые новости, и диктор говорит – заявляет! – что Майкл Скофилд, преступник, сбежавший из муниципальной тюрьмы штата Иллинойс, убит сегодня в перестрелке с властями.

Она открывает глаза, и экран телевизора сумрачно мерцает.

Убит сегодня…

~~*~~

Вернись в Прагу…

Вернись…

И этот телефон больше никогда не зазвонит. Никогда больше на дисплее – треснувшем дисплее – не высветится «неизвестный абонент».

– Я еду домой, мама.

И та молчит – пару минут. А потом просто отвечает.

– Я встречу тебя в аэропорту.

~~*~~

И снова утро, и в квартире холодно – она так и не закрыла окна. И все вещи разбросаны там и сям все в том же беспорядке, и она возьмет с собой лишь маленький чемоданчик, а остальное оставит – им. Этой стране, этой чужой, жестокой стране.

Вернись в Прагу, - говорил он, и она едет домой.

На безымянном пальце кольцо – она нашла его вчера на газоне под окном. И она вновь надевает все тот же жакет, и берет телефон с треснутым дисплеем, и заказывает такси до аэропорта.

Светит солнце – яркое и теплое, и сегодня ей будет жарко в этом жакете. Но не важно, не важно…

Мне нужно увидеть тебя…

Парень в красной рубашке покупает газету. И таксист спрашивает ее, куда ехать. Еще раз. Хотя она все уже сказала диспетчеру. Она повторяет – в аэропорт.

Светит солнце, и на безымянном пальце у нее обручальное кольцо. Еще один день назад она была миссис Скофилд, и муж изменял ей. И сейчас она тоже миссис Скофилд, и она вдова. Она больна, у нее кружится голова.

Она больна, и сумочка выскальзывает из ее рук, прямо в центре зала ожидания, и она торопливо наклоняется, собирает выпавшие вещи – помаду, зеркальце, кошелек, телефон с треснутым дисплеем… и ключ.

Ключ.

Ключ.

Какой, к черту, ключ?

Я просто хочу, чтобы ты пришла…

Вернись в Прагу, Ника, пожалуйста…

И телефон с треснувшим дисплеем снова звонит. Снова звонит, и она судорожно ищет его в сумке, куда сунула его только что. У нее в руке ключ – и как он мог оказаться у нее в сумке? – и телефон звонит.

Оказаться у нее в сумке…

И он обнял ее, тогда, когда они встретились, в самом начале, зажал ей рот рукой, чтобы она не кричала, и обнял.

Телефон звонит.

Все опять валится из рук, валится на каменный пол, и парень в красной рубашке читает газету – парень в красной рубашке? – а таксист – почему он спросил, куда она хочет ехать? – стоит возле колонны справа. И кто-то должен быть слева, кто-то еще…

Телефон звонит.

И в зале ожидания звучит музыка – (I phoned your office this afternoon they said they hadn't heard anything from you It's been seven days without a word I have to keep you and Paris on my mind) – и она переворачивает сумку вверх дном и вытряхивает все на пол.

Телефон звонит, и на треснувшем дисплее высвечивается «Неизвестный абонент»…

У нее в руке ключ, и кто-то еще должен быть слева.

Она закрывает глаза.

Неизвестный абонент.

Слева…

Неизвестный абонент.

– Хэлло?

Она прижимает телефон к уху и оборачивается налево.

И раздается выстрел.

Занавес.