***

Клод Моне «Водяные лилии»

Эпиграф:
Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европы, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе.
Джон Донн

***

Моя боль. Мой страх. Мое чувство. Моя ложь. Моя кровь. Моя осень.

Мой дом. Моя Вероника.

***

- Светло-серый?

И она улыбается своей самой летней улыбкой.

- Нет.

И я повожу головой из стороны в сторону.

- Почему?

Она пытается выглядеть обиженной. Даже слегка надувает губы. Наверное, прочитала в какой-то книжке, что так проще добиться своего.

- Потому что не серый.

Мне хочется потрепать ее по голове и снисходительно улыбнуться. Второе я могу позволить себе, первое – никогда.

- Майкл, ну скажи, почему не серый?

Она такая смешная, когда злится. Такая по-летнему отчаявшаяся. Как будто верит, что под елку подарки кладет Санта-Клаус.

- А если я помирюсь с Линком, ты мне скажешь?

Вспышка. И еле заметно потеют ладони. Я вытираю их о брюки и пытаюсь смотреть на нее. Пытаюсь. Очень сильно. Так что глаза начинают болеть от напряжения.

- Если я помирюсь…

- Нет, - резко обрываю я Веронику, и она вздрагивает от неожиданности, - нет, - повторяю уже немного спокойнее.

Она молчит несколько секунд, а потом торопливо, горько кивает головой, и губы у нее дрожат не потому, что так написано в рассказе. Ведь нет на свете книги, которая научит читать боль в глазах. А она умеет. Маленькая Вероника умеет. В моих глазах.

- Ты прав.

И как всегда эти мгновения ложной близости. Мгновения ложной надежды, когда она особенно доверительно касается моего плеча. И она смотрит только на меня, думает только обо мне, дышит только для меня.

- Майкл, давай убежим отсюда, только ты и я… никого больше.
***

Ярко-красная рябь. Блестящая, тяжелая рябь на воде. И она дышит, волнуется, улыбается мне своим пестрым оскалом. А вода живая. Вода холодная. Я опускаю туда руку и смотрю, как медленно белеют от холода пальцы, как красные листья проплывают мимо, чуть касаясь своими узорчатыми плечами моей вытянутой руки.

Вода холодная. Вода мутная. И дна не видно. Только где-то в самом низу мелькают рубиновые точки. И, кажется, достаточно дотронуться до одной из них пальцем – и она погаснет. Я знаю: попасть на дно легко, трудно вернуться назад.

- Майкл!

Голос брата прерывает мои размышления.

- Майкл, ты здесь?

Он подходит ко мне сзади и долго еще стоит за спиной, не решаясь заговорить. Линк часто и неловко дышит, как будто жалеет о том, что секунду назад окликнул меня, что приехал сюда со мной, что открыл обветшалую дверь и впустил в окна старого дома свет.

- Вот здесь, в этом месте ты первый раз окунул меня с головой.

Я достаю побелевшую ладонь, и растираю пальцы другой рукой.

- Я думал, что это шутка, думал, что Вероника разыгрывает меня… не поверил ее словам. А она предупреждала, говорила, что ты задумал что-то.

- Она всегда оберегала тебя.

- Да. Наверное, даже слишком.

Линк пожимает плечами, как будто ему холодно. Холодно от воспоминаний. Погребенное пепелище жестов и взглядов. Погребенное, но не забытое.

***

- Неужели ты не понимаешь, ты сдал все козыри на руки этой женщине. Она швырнет их в тебя, как гранату. Правосудие и наказание для нее одно и то же.

- Я знаю.

- Пожалуйста, скажи, что происходит в твоей голове, Майкл!

- Прекратим это.

- Я знаю тебя всю жизнь. У тебя никогда не было склонности к насилию. И я знаю, ты не нуждаешься в деньгах…

- Вероника…

- Почему ты не даешь мне помочь тебе?!

- Ты всегда была добра ко мне, я знаю, но ты должна дать мне сделать это, хорошо?

***

Дом смотрит на меня пустыми глазами. В нем больше нет вопросов, нет ответов. В нем ничего нет. Нас в нем больше не существует. Он больше не хранит в себе мои неуверенные шаги на шатких ступенях, не чувствует запаха рук и волос, не читает мои мысли. И, наверное, если я войду внутрь, он даже не отзовется эхом долгого ожидания. Потому что он забыл. Он не любящая женщина. Он не будет ждать вечно. А еще Вероники нет с нами.

Ярко-красная рябь. Сеть тоскливых бликов на грязном стекле. Они красивы. И они печальны. Не потому что им плохо, а потому что так надо. Потому что так встречают нерадивых хозяев, вернувшихся спустя много лет. Тоскливо. И что-то ноет в груди, томительно разрастается внутри и смотрит угрюмо моими глазами на мой дом. Не потому что мне плохо, а потому что так надо. Потому что так смотрят на свой дом нерадивые хозяева, вернувшиеся спустя много лет.

Линкольн проводит рукой по двери. Она нагрелась за день, и теперь древесина начинает медленно отдавать свое тепло. Я не чувствую этого, я просто знаю. Знал это когда-то маленьким мальчиком. Дверная ручка поддается легко, с каким-то особенным легким придыханием. Из-за плеча Линка мне видна только часть старой лестницы и пару капель солнечной ваты на ней. Так мы стоим вдвоем. На пороге нашего дома. Стоим и молчим, не решаясь зайти внутрь. Потому что такие дома так просто не бросают, а потом так просто не возвращаются туда, как будто ничего и не произошло.

- Ты слышишь?

И Линк стоит все так же на пороге.

- Слышишь смех?

Он делает шаг вперед, и деревянный пол надрывно скрипит.

***

На полу сидят дети. Старые ящики с чердака зияют своими пыльными ртами. Книги, фотографии, письма, посуда, одежда…Наши маленькие трофеи. Мы нашли их первыми, и, наверное, поэтому особенно трепетно сжимается сердце, когда разворачиваешь очередной сверток. С фотографии на меня смотрят трое: два парня и девушка. Они смеются, а девушка посередине держит в руках диплом Колумбийского университета.

- Как думаешь, что с ними стало?

Я вздрагиваю, потому что не ожидал, что Вероника так близко. Она наклонилась надо мной, и ее волосы щекочут мне шею.

- Не знаю. Наверное, купили себе домик где-нибудь на побережье, обзавелись семьями и пару раз в месяц выбираются на пикник – вспомнить старые добрые времена.

Я откладываю фотографию в сторону, Вероника кивает. Некоторое время царит молчание.

Я достаю из ящика очередную стопку писем, и едва успеваю подхватить на лету еще один снимок.

Ярко-красная осень. На фоне новенького Бентли два парня с сосредоточенными лицами. Руки напряжены, губы плотно сжаты. За ними проселочная дорога, засыпанная листвой. Их двое. Девушки на фотографии нет.

Минус один.

- Что там?

Вероника тянется рукой за снимком.

- Ничего.

Я поспешно прячу его в коробку.

- Просто старая открытка.

Она задумчиво кивает головой.

- Я бы хотела, чтобы у нас все было так же, как у друзей не снимке. Мы же друзья, Майкл?

И Ви заглядывает мне в глаза.

- Друзья.

И я отчаянно надеюсь, что она не заметила, как у меня дрожит голос.

- Друзья навсегда.

***
Наверное, время не властно над Линком. Он снова вошел в этот дом, и в нем ожило прошлое.

Смех, голос, вдох, вопрос. Он помнит все.

Я ничего.

Передо мной всего лишь старый, заброшенный дом. Не место, где прошло мое детство, не стены, которые слышали первые детские откровения, не окна, глядя в которые, я мечтал о будущем. Всего лишь дом. И я не хочу, чтобы что-то изменилось. Не хочу, чтобы он стал чем-то большим. Потому что теперь дороги назад нет. И нет «здесь» и «сейчас». Есть только «там» и «после».

Линк проводит рукой по пыльному стеклу.

- Черт, Майкл, она до сих пор здесь.

И не надо спрашивать, кто. Я и сам все знаю. Она здесь. Вероника здесь для Линкольна. Не для меня. Для меня она умерла еще тогда, много лет назад. И все никак не понять, смеяться мне или плакать.

- Ради этого момента стоит умереть, Майкл.

Я пересекаю холл и толкаю дверь рукой.

Ярко-красный свет. Кровавый, рваный закат. В окнах пенные полосы бордового. Я наклоняюсь над коробками в углу комнаты и приоткрываю одну из них. Старые письма, одежда, книги, газеты…

Фотография.

Темная, ветвистая галерея. Огромные колонны сплетаются над головой. Мрачная цитадель искусства. В центре, сложив руки на груди, парень. Пронзительный взгляд и где-то в углу, левее и выше, ярко-красная фреска. Парень. Один.

Минус один?

- Черта с два!

Я пинаю коробку ногой.

- Черта с два!

Повторяю я, разрывая снимок на мелкие кусочки. К черту математику с ее законами. Два минус один не равно один. Нет!

В тишине дома существует только два звука. Мой голос и эхо. Застывшее ярко-красное эхо от выстрела.

Минус один.

***

Ярко-красная струйка. Блестящая, тяжелая рябь в глазах. Ради этого момента стоит умереть, Линк? А ради чего тогда жить?

***

На полу перевернутый ящик. На полу стопка фотографий. Самая первая – пейзаж. Пустынная дорога и мелкий снег.

Минус один?