От автора: раз все, то и я. Сборный фик - про всех по чуть-чуть, только с той особенностью, что я сюда соберу плохих мальчиков и девочек, или, точнее, относительно плохих. Скорее, пугающих.

Это посвящается нескольким людям. Часть про Махоуна - Shistikу, часть про Ти-Бега - Айгуль, часть про Келлермана - Соне и Марине, а части про остальных я посвящу своим воспаленным мозгам, потому что остальные персонажи, вроде Терренса, никому кроме меня не нужны.

*****

…совесть…тина да болото.

*****

ЛЮБОПЫТСТВО (Алекс Махоун)

*****
Все, что родилось в моей голове, я получил лежащим в тесном футляре метафоры(*)
*****

В буфете

В буфете кроме него было два человека: человек в очках, - он церемонно ел салат «Цезарь» и запивал соком, и человек с преуспевающим видом, задумчиво ковыряющий кусок жирного холестеринового торта.

- Кусок жирного холестеринового торта, пожалуйста, - в тон своим мыслям отчетливо произнес Алекс, не глядя на продавщицу. Он не сводил глаз с человека с тортом, потому что тот, не стесняясь, взахлеб читал разноцветный журнал «Новинки видео для взрослых». Алекс почувствовал любопытство. – И кофе без сахара.

Взяв свой поднос, он хотел, было, присесть за соседний столик, чтобы понаблюдать, но, проходя мимо, услышал фразу, оброненную человеком с преуспевающим видом в мобильный телефон.

- …если у глистов будут умные человеческие глаза, они будут грустными. Ведь это не жизнь, а черт знает что.

В трубке пронзительно запищал женский голос.

- Я не шучу, - серьезно сказал человек с преуспевающим видом. – Я буду там через пару часов, - дождись меня.

- Здесь свободно? – не дожидаясь ответа, Алекс поставил свой поднос на его стол, и сел напротив. Подперев подбородок, он пару секунд внимательно смотрел то на нелепый пятнистый галстук своего соседа, то на обнаженную грудастую женщину в его журнале, который тот продолжал читать.

Алекс чувствовал, как крепнет его любопытство. Он ждал, что сосед что-нибудь скажет, но тот только кивнул и уставился в фотографию женщины радостными довольными глазами.

- Видите ли, - начал Алекс, не дождавшись никакой реакции, - здесь повсюду полно свободного места.

Человек с преуспевающим видом вскинул на Алекса умные, но рассеянные глаза.

- Если честно, я подсел к вам, потому что мне стало любопытно, - просто сказал Алекс, зачем-то размешивая кофе без сахара.

Брови человека с преуспевающим видом поползли наверх, но Алекс готов был поклясться, что он чем-то доволен.

- Вас привлек мой разговор с напарником? – живо откликнулся человек. Алекс моргнул. – Видите, в чем дело – главный подозреваемый в деле, которое я веду – злой разумный глист размером с взрослого мужчину.

Сказав это, человек замолчал, уставившись на Алекса. Алекс видел, что ему любопытно, как он отреагирует.

Алекс долго молчал. Так долго, что это стало неприличным. Он задумался.

Затем он протянул руку.

- Алекс Махоун.

- Призрак, - весело отозвался человек.

Пожав друг другу руки, они надолго замолчали. Алекс принялся за свой торт и кофе, Призрак вернулся к своему журналу.

- А я веду дело восьмерки из Фокс Ривер, - неожиданно для себя сказал Алекс после долгого молчания. Он не любил говорить об этом без надобности. Его работа была по всем каналам, на каждом столбе, на каждом углу, на каждой заправочной станции. Он слышал о ней в магазине и на улице, по радио и от продавцов пальчиковых батареек. От этого интересная работа могла казаться надоевшей.

Призрак оторвался от журнала и, сложив губы трубочкой, кивнул.

- Звучит здорово, - сказал он.

Алекс проглотил кусок торта, и Призрак почувствовал, что нужно сказать что-то еще.

- Любопытно, - произнес он, складывая руки перед собой и опираясь на стол. – А кто это?

За полчаса до буфета

В память о прожитых годах, вместо бесценного опыта, у него на руках остались одни вредные привычки.

Привычка из любопытства заговаривать на улице или в магазине с незнакомыми людьми, и профессия, которая обязывает уметь задавать правильные вопросы, говорить, что нужно.

Его работа – удовлетворять свое любопытство.

- Послушайте, зачем вы это берёте, - Огайо разбили нас в пух и прах, - постукивает пальцем по коробке двд. – Не смотрите – только зря расстроитесь.

- Я болею за Огайо.

- О, извините, - он примирительно поднимает руку и быстро отходит к противоположному стенду. Любопытство удовлетворено. Этот парень весь из себя страдающий неудачник с комплексом провинциала, но это хорошо. Это интересно.

Привычка ковырять пальцем дверь, пока с другой стороны, из глубины дома, кто-то идет ее открывать. Жать на металлические заклепки или водить пальцем по крашенному косяку – двери самая важная часть его жизни после людей. Он любит догадываться о том, кто ему откроет, по внешнему виду входной двери. Когда она распахивается, он секунду смотрит на того, кто стоит на пороге, блестящими радостными глазами, как Амели смотрит на человека в красных кедах, рвущего свои снимки. Человек, открывший дверь, почти всегда оказывается похож на то, что он себе представлял.

Привычка ходить пешком.

Привычка слушать людей, которые поют на улице или в транспорте вместе со своим плеером. С заткнутыми ушами они закрывают глаза, натыкаются на мусорные бачки и, широко раскрывая рот, издают скрипение, - ужасное, но прочувствованное и искреннее. Он не любит современную музыку, но любит это скрипение.

Привычек много.

В тишине холодного кабинета, под тихое гудение кондиционера Алекс сглотнул и не почувствовал боли в простуженном горле. Схватившись за пульт дрожащей, напряженной рукой, он, не глядя, еще больше понизил температуру, словно не замечая, как его кабинет похож на морозильник. На улице жарко и солнечно, а здесь темно, холодно и тихо, как в могиле, потому что слишком много мыслей в его голове. Если к этим мыслям, к настойчивому, разборчивому шуму в его голове и мельканию перед глазами добавится еще что-нибудь – стук пишущей машинки из коридора, шорох листьев или автомобильных шин, матовый блеск аккуратной мебели, или что-то вроде этого, - он сойдет с ума.

Есть еще одна привычка. Когда в голове от мыслей поднимается этот шум, когда все мешается в одну кучу, и, мучимый страстным любопытством, его бедный разум мечется от одного к другому, когда в нездоровом ледяном холоде темного кабинета он страдает от нестерпимого жара, словно в лихорадке, и не замечает, что уже простужен, - тогда он принимает свое лекарство, и разум успокаивается.

Стихает шум в голове, проходит мерцание перед глазами. Мысль течет спокойно, куски головоломки складываются в общую картину.

У него появляются ответы. Любопытство насыщается, и уже не так сильно мучает его.

Жар спал. Он поежился от холода, но все равно не смог подняться, чтобы открыть окно и пустить внутрь свежее весеннее тепло, потому что не смог оторвать взгляда от рисунков, разложенных на столе.

- Сэр…?

Он не услышал – скорее, почувствовал спиной чье-то несущественное и неназойливое присутствие, заботливое и деликатное.

Он сидел, склонившись над рисунками и надавив на виски. Он не моргал и не двигался.

Прошло какое-то время, и он почувствовал, что в кабинете стало теплее и свежее, заметил, что стало светло и, вздрогнув, словно от неожиданности, обернулся назад, с испугом уставившись в заботливо открытое кем-то окно, на поднятые жалюзи, на то, как аккуратно завязан бант на веревочке, которая закрепляет их наверху.

Он смотрел в окно около минуты, потом с усилием моргнул и снова уставился на рисунки.

Больше всего на свете он любит думать. Вернее, нет, - он ненавидит думать, но кто-то поймал его разум в ловушку, и он оказался в замкнутом круге. Любопытство нельзя удовлетворить, не думая. Другого способа нет, - нельзя забыться. Может забыться тщеславный, может забыться мстительный, может забыться злобный человеконенавистник, но любопытный не может забыться, - он может только думать, без конца удовлетворяя свое любопытство.

Но чем больше он думает, тем любопытнее ему становится. Тем настойчивее и требовательнее делается этот шум в голове, тем мучительнее фрагменты головоломки просятся быть собранными в целую картину.

Раньше у него были начальники, которые могли говорить с ним пренебрежительно.

Вы перемудрили, Махоун.

Не умничайте.

Бросьте, слишком сложно.

Так не бывает.

Вы в своем уме?

Их голоса, - голоса его молодости, - эхом отдаются в воспаленной голове и стучат в висках.

Нет, он не мог перемудрить, это не может быть слишком, эти рисунки – именно то, что он думает. План Скофилда на его столе.

Он в своем уме. Все верно. Все сложно, очень сложно. Он в своем уме.

- Кофе, сэр?

Он откинулся в кресле и, крутанувшись, развернулся к женщине на пороге. У нее доброе лицо. Она заботлива, как родная мать. «Все в жизни так сложно, главное – упаси, не усложнить себе что-нибудь еще больше», - написано на ее лице, приятном и симпатичном.

Он посмотрел скорее сквозь нее, чем на нее, и подумал про себя улыбку, так и не выдавив ее на лицо из-за странного паралича, судороги, которая всегда сводила его губы после долгих мучительных раздумий.

Он выдохнул с невыразимым облегчением.

- Безупречно, - потрясенно, но четко произнес он, глядя сквозь мадам Лэнг на дверной косяк. – Это безупречно.

Она терпеливо ждала, пока одна его мысль догонит другую, пока они все пронесутся в его голове, пока картины, сменяющие одна другую, промелькнут перед его внутренним взором, и тогда, - она знала, - он ответит ей про кофе.

Она видела, как его остекленевший, потрясенный взгляд делается осмысленным, как темнеют его глаза, и расслабляются онемевшие губы. Как пот на лбу высыхает, едва выступив.

Терпеливо стоя в дверях с вопросительным выражением лица, она дождалась, пока он закончит думать и взглянет, наконец, на нее, а не на смутные образы, которые, как волны, проносятся перед ним, то сверкая на солнце, то погружаясь во мрак.

Ее работа – наблюдать за гением. За тем, как его мысли вспыхивают и гаснут, как, мучимый нестерпимым любопытством, он погружается в отчаяние.

- Нет, спасибо, - мягко и чуть изумленно ответил он, когда вопрос про кофе достиг его сознания. – Я спущусь в буфет.

=======

(*) – Хуан Арреола, «Монолог непокорного»