Ну что я могу сказать???... у меня после твоих рассказов,Сашка,тянет плакать и смеяться одновременно *руки даж дрожат-буква д не нажимается,зараза*
А вообще я тебя искренне и всей душой люблю..помнишь,я тебе говорила,что пишу гораздо лучше чем говорю..
это почти правда..
Наверное я выделила не самую громкую фразу,но мне она очень понравилась*ты её как-то упоминала*.
Вот так...
Я очень надеюсь, что ты со временем совсем не изменишься, и никто не задушит в тебе этот свет,твой талант.
Спасибо тебе, Сашка!

зы. пообщалась с Мигно час назад ))))

Добавлено (2007-05-16, 11:17 Pm)
---------------------------------------------
Название: Весна, лето, осень, зима.
Автор: Koral
Рейтинг: G
Пейринг: гет, Майкл/Сара, упоминание Майкл/Ника.
Спойлеры: второй сезон.
Дисклеймер: ничего не надо, разве что только Майкла )))) шутю.
Варнинг: драма, романс; АУ – моя вариация на тему того, кто уплывет на «Кристине Роуз».
Разрешение на архивирование: если что – спросите.
От автора: посвящается FIoNE потому что я хочу, чтобы она знала, что я все поняла, и что ее письмо дошло до адресата, просто адресат не мог выразить свои мысли вслух. Все будет хорошо, ты не одна! Я тебя очень люблю!

Лето. От рассвета до рассвета.

Прошлым летом
Неумолчно куковала кукушка,
И гадаю теперь –
Та же в мой сад
Прилетела?
Голос – все тот же.

Неизвестный автор.

***

Он проснулся утром. Проснулся и понял. Одна мелочь, всего лишь незначительная деталь, но она расставила все на свои места. Как будто указала, где алмаз, а где пустышка. Близость лазурного моря, зажигавшего по ночам таинственные глубинные огни, дразнила и соблазняла. Ему казалось, что его девочка, лицо которой одновременно солнечное и как будто подернутое пеленой тумана, его родная девочка живет рядом с ним, двигается, дышит и смеется, как будто ожидает только его, нарочно волнует своим приглушенным светом.

Она разная. Внешне ненавязчивая в любви. Но когда смотришь ей в глаза, когда касаешься ее тонкой кожи кончиками пальцев, она чутко откликается на каждую ласку. Эти незабываемые ночи в тихом заливе, пронизанные шумом горячих волн, казалось, пропитались словами любви. Тихие ночи Панамы. Кто знал, что именно в этой стране, стране наркодиллеров и продажных женщин, он найдет, наконец, свою частичку покоя. Ту частичку, что ищем мы все, но, порой, так и не находим.

Любовь, как и лето, течет иногда неторопливо. Ложится завитками на тропу нашей памяти солнечной сгущенкой. Майкл знал, что так бывает. Представлял иногда, каково просыпаться утром с мыслью о том, что все время мира остановилось. И остались только одни часы – песочные. И они точнее любых других. Только для них двоих. Персональное, затянувшееся, как сладкий сон, время. А часы кто-то переворачивает невидимой уверенной рукой. Вверх-вниз-вверх-вниз… И все сливается в одно расплывчатое янтарное пятно: дни и ночи, полдень и полночь, рассветы и закаты.

Но, несмотря на неторопливость и размеренность их жизни, каждый день был наполнен щемящей тревогой, и Майкл любил Сару с обостренной страстью. Ему все казалось, что этому скоро придет конец, и Сара будто тоже ощутила близкую разлуку. Они цеплялись друг за друга, как за последнюю надежду сохранить в душе лето. Ведь после лета приходит рыжая осень с холодными, прозрачно-синими глазами. Приходит и не оставляет надежды на будущее. Словно старость или неизлечимая болезнь, которая подкрадывается потихоньку и дышит равнодушно в затылок. Это дыхание знакомо Майклу слишком хорошо. Слишком много раз он просыпался в постели рядом с женщиной, которая равнодушно курила, глядя в потолок, а потом трепала его по щеке и кидала, натягивая платье, что-то вроде: Спасибо за отлично проведенную ночь, Майкл. Ты прелесть!

Именно поэтому он здесь. С ней и с братом. И Линкольн, словно чувствуя их теплое искрящееся желание быть рядом, ушел, выбрал другую женщину. Единственную, которую он мог любить здесь, в Панаме как воспоминание. Изящную и холодную. Кристину Роуз. Для другой в душе не было места. Для другой не было места в плане.

Ветер рвал белые паруса, которые Линк зачем-то поднимал вновь и вновь, как будто боялся, что не успеет вовремя сорваться с места. Он не мог объяснить, когда в нем родился этот страх. Просто каждую ночь он просыпался в холодном поту, потому что видел перед собой укоряющее лицо Майкла и его глаза полные немого разочарования – сделай хоть что-нибудь в своей жизни верно, Линкольн! И он делал. Он уходил рано утром и возвращался поздно ночью. Он не приближался к Майклу и Саре, почти не разговаривал с ними. Просто упивался издалека счастьем брата. Линкольн не хотел, чтобы в один прекрасный день Майкл почувствовал ту же боль утраты, что съедала его самого, и не хотел винить себя в том, что он сделал что-то неверно. Что он помешал ему. Слишком много несчастья он приносил тем, кто был рядом с ним.

Время остановилось за чертой моря. В их маленьком теплом заливе текла своя ласковая жизнь. И они, как дети, жадно пили ее мелкими глотками. В каюте яхты Сара повесила бирюзовые занавески из перьев зимородка. Майкл нашел их на небольшом базарчике в Ла-Чоррера, провинциальном городке недалеко от Панамского канала. Пронизывая цветочные узоры, солнечные лучи озаряли тонкие простыни на койке. Изумрудные тени качались на мягких волнах и бросали желтые блики на тонкие гардины. И, казалось, не было в той жизни ничего, что было бы им не по душе.

Они были рядом.

Лето их любви?

***
Рассвет.

Робкие солнечные лучи. Светает, и Сара еще спит. Майкл встает тихонько и идет прямо к морю. Вокруг не души, Линкольна уже нет. Он раздевается и с замиранием сердца погружается в воду, прозрачную, как яблочная слеза. Над ним медленно уплывают на северо-запад облака. Майкл не сразу замечает, как у кромки моря появляется Сара. Он молчит, глядя на нее. Сара - тоже молча - распускает волосы и скидывает с плеч тонкое бирюзовое платье, и ткань, струясь нежно вдоль плеч и бедер, опускается к ее ногам. Перешагивая через ворох одежды, она не торопится к нему. Она медлит. Смотрит на небо и на быстро бегущие облака.

- На северо-запад, - шепчет она.

И тихо смеясь чему-то, с разбегу бросается в теплый искрящийся омут. Радуясь этому утру и их счастью, и солнцу, и летнему небу, она брызгает в Майкла водой, как шаловливая девочка: то поддается его объятиям, то ускользает из его рук.

Наконец он привлекает Сару к себе, и касается губами ее теплого плеча. Одно мокрое касание, и голова кружится, как в день, когда он впервые увидел ее в лазарете, окруженную стенами и решетками. А теперь стен нет, и решеток тоже. Есть только он, она и ее влажные плечи.

- Как думаешь, куда они плывут? – она запрокидывает голову и долго-долго смотрит в яркое небо.

Майкл проводит рукой по ее спине и закрывает глаза, как будто ждет чего-то.

- Домой.

И она задумчиво кивает головой.

- А ведь там и наш дом, Майкл.

И глаза у нее серьезные, как карие вишни в солнечном зареве.

- Там был наш дом, - соглашается он, - он был там, Сара. Но теперь его не стало. У нас больше нет того дома, который мы знали раньше.
И он думает, думает о том, сколько всего важного и чистого, и нежного он хочет сказать ей. Думает и жалеет о том, что этого утра больше никогда не будет, и что его слова тонут в океане ее глаз. Тонут раз и навсегда. Навсегда оставаясь всего лишь словами, пустым звуком, оброненным нечаянно. Но разве они – это пустой звук? Разве есть что-то более важное, чем ее вопросы и его ответы сейчас?

И он радостно фыркает и прижимается щекой к ее груди. И слушает, слушает, как бьется ее сердце. А потом ее руки сжимают его плечи.

И нечаянно его губы находят ее.

А облака набегают и закрывают солнце. И в краткие мгновения солнечных проблесков Майкл видит сквозь оранжевые, желтые и лазурные сплохи лицо Сары с закрытыми в счастье глазами. А над ними, любящими, бегут, разбрасывая холодные огни, на северо-запад облака. Домой.

Закат.

Она сидит у него на коленях.

- О ком ты думаешь, Майкл?

Он нехотя отворачивается от моря.

Ему не хочется врать. Только не ей. И он со вздохом, тихо отвечает.

- О Нике.

Она легко соскальзывает с его колен и отодвигается чуть в сторону.

- Ты ее любишь?

Ему хочется сказать, что ему безразлично. Но это не так.

- Нет. Я просто вспоминаю ее иногда.

- Зачем?

- Чтобы помнить, что есть ты.

Сара берет его лицо в свои ладони.

- Я знаю. И мне все равно, Майкл. Я знаю, что ты мой. Даже когда ты думаешь не обо мне. Мне просто нужно знать, потому что иначе я не смогу, не решусь.

Рыжие косые полосы солнца скользят по воде, острыми пальцами чертят на песке линии. Один из лучей ложится прямо между Майклом и Сарой, так что они оказываются по две разные стороны баррикады. И никто не спешит подвинуться ближе. Они просто ждут чего-то.

Небо на западе темнеет на глазах, сворачиваются желтые подсолнухи света. А море - спокойное, хладнокровное, смешливое – мурлыкает у ног, как игривый котенок, набегает на песок и цепляется жадно за линию горизонта.

И Майкл вспоминает тот день. День, когда он впервые осознал, как сильно и безответно его может любить женщина.

***
Мгновение – и пистолет выпадает у нее из рук. Линкольн подхватывает его и прячет за пояс. Потом пожимает плечами, как будто просит ее не держать зла.

«Это не твоя судьба, Ника»

Он уже в машине. А Майкл все никак не может решиться и пойти за ним. Никак не может оторваться от ее глаз – полных боли и ненависти, страдания и любви.

И тогда она произносит то, что Майкл слышать не хочет. Ее голос дрожит. Хоть она и поклялась себе, что будет сильной, губы у нее все равно дрожат.

- Уходишь насовсем? Бросаешь меня? После всего…

- Да, - просто отвечает он.

- А, может, все-таки лучше вместе? Ты и я?

- Не сейчас, Ника – ему как будто стыдно произнести ее имя вслух, – когда-нибудь…наверное.

И это ложь. Бессовестная и вопиюще вульгарная. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не будет с ней вместе.

Их взгляды встречаются.

- Закон соблюден? – криво улыбаясь, бросает она, – и больше мы не увидимся? Или…

- Кто знает.

Еще одна ложь. Он знает. И она тоже знает.

- Друзьями? Врагами? Равнодушными?

- Кто знает, - еще раз повторяет он.

И, коротко кивнув, слишком ожесточенно дергает дверь машины на себя.

Майкл всегда говорит правду.

Ей он тоже сказал правду, хотя Ника предпочла бы ложь. Ложь о том, что они обязательно встретятся, и непременно искренними друзьями… Друзьями! Ей не нужна его дружба. Пропади он пропадом со своей дружбой!

Увы, он никогда не лжет, благородный обманщик Майкл Скофилд.

***

- Майкл, ты опять думаешь о ней?

Сара придвигается к нему близко-близко, переходит невидимую черту, нарисованную солнцем. Последний раз касается оно лучами их рук и плеч и скрывается в светло-лиловой дымке.

Он молчит. И тогда Сара крепко сжимает его руку в своей и с силой разжимает его пальцы. Заглядывает ему прямо в глаза и горячим яростным шепотом говорит.

- Майкл, я все еще здесь! Я не исчезла! Я рядом. Думай обо мне, ведь мы с тобой всегда были вместе, даже когда не знали друг друга.

Шепот переходит в крик.

- Мы заканчивали фразы друг друга. Помнишь, да? Ничего не изменилось. Я здесь.

Ее рука направляет его пальцы и выводит кривые буквы на песке.

- Записывай, Майкл, записывай.

«Я здесь. И я люблю тебя».

И в тот момент, когда он дописывает последнюю букву, наступает ночь. Темная-темная. Ласокво-звездная. Такая, какой и должна быть ночь в Панамском заливе.

***

Ночь.

Они лежат на песке и каждой частичкой тела обостренно ощущают звездный свет на голых плечах и животе. Он струится серебристым шелком по груди, и с каждым его прикосновением становится все тяжелее дышать.

На небе нет Полярной звезды. Не отыскать ее даже опытному глазу. Ее просто нет. Это не их дом. И на небе чужое созвездие Южного креста.

- Так было всегда?

Сара похожа на лунную бабочку. Такая же тонкая и прекрасная. Неожиданно она переворачивается на живот и склоняет голову прямо над губами Майкла.

- Как я могла столько жить без тебя?

И он некоторое время любуется ее полными звездного огня глазами, а потом легко переворачивает на спину, опираясь на чуть согнутые руки.

- Ты не жила без меня. И я не жил тоже.

И тишина наливается шумом волн, и их дыханием, и мелкими звездами, раскиданными на песке. Их тела говорят на одном языке, губы думают об одном и том же, глаза дышат сладкой синевой...

И когда они снова лежат рядом – небо смотрит на них мертвыми стекляшками.

В голове снова и снова играет одна старая мелодия. Майкл не помнит смысла, а помнит только последнюю строчку: «Так решила судьба».

Решила судьба… Глупо…

- Прости меня, мой хороший. Прости меня, Майкл.

И Сара льнет к его груди. Кладет голову и слушает, как бьется его сердце, точно так же, как слушал сегодня он.

Ему хочется сказать, что ее не за что прощать. И что она ни в чем не виновата. Но он молчит. Как будто ждет продолжения.

- Прости меня, Майкл. Я не могу жить без тебя. Уже не могу.

Он приподнимется на локте, чтобы поцеловать ее, но Сара лишь качает головой и закрывает ему губы ладонью.
- Нет, Майкл. Дай мне сказать. Я знаю, что ты должен уплыть. Ты и Линк. Иначе они найдут вас. Отыщут и убьют. А я не хочу, чтобы так произошло. Потому что я люблю тебя. И еще я знаю, что ты все еще здесь только ради меня. Ты сам знаешь, что я не могу плыть с тобой, и сам боишься этого. Боишься своих мыслей. Завтра на рассвете вы уплывете – вдвоем. Ты и Линкольн. Я буду стоять на пирсе и махать тебе рукой, я буду с тобой. И я люблю тебя.

В его голове слова никак не хотят складываться в цельную мозаику. По-отдельности он понимает каждое слово, но смысл никак не отпечатывается в его сознании.

Уплыть. Должен. Убьют. Люблю. Вдвоем. Махать.

И вдруг он осознает особенно остро и болезненно, что он не возразит ей ни слова. Что она права. И что он жалкий лжец, жалкий лжец и обманщик, он говорил ей о том, что думал о Нике, а на самом деле думал о боли, которую причинит ей, о такой же боли, что он причинил когда-то Нике.

И волны шумят. И звезды плачут. А Сара обняла его за шею.

- Но пока еще ты мой. Пока ночь, никто не заберет тебя у меня.

И он с дикой звериной страстью сжимает ее тонкие плечи и обнимает ее так крепко, что чувствует, как в ее венах пульсирует кровь.

- Я сам тебя никуда не отпущу.

«Прости меня, Сара»

***

Рассвет.

Все слова оставляют они на берегу, а теперь остается только махать рукой. «Кристина Роуз» разворачивается, расправляя белые плечи, и рядом с ней плывет множество потухших фонариков – звезд, упавших ночью в воду, и Майкл часто теряет из виду бирюзовое платье, которое чуть трепещет на ветру. Линкольн не смотрит на берег. Он стоит у штурвала.

Первый луч солнца прибивается сквозь облака. Светает. Над яхтой струятся темные слезы облаков.

Их залив любви прощается с яхтой.

- Ты ее еще видишь? – спрашивает Линк, не поворачиваясь.

- Да, - Майкл закрывает глаза, - она улыбается.

Берег тонет в утренней дымке, а на теплой воде еще долго дрожат отсветы ее бирюзового платья, и ему все кажется, что это она машет ему из глубины. Потом они меркнут навсегда.

Берега незаметно растирает в солнечной крошке и белой пене.

- Зачем, Майкл?

Линк впервые за все эти дни смотрит ему в глаза.

И Майкл впервые за все эти дни уверен, что он не лжет.

- Так решила судьба.

На востоке восходит солнце. Лето закончилось.

Майкл поднимает голову и смотрит, как одинокий красный лист падает ему на колени.

Я здесь, Сара. И я люблю тебя.

Добавлено (2007-05-17, 1:01 Pm)
---------------------------------------------

Quote (Koral)

О ком ты думаешь, Майкл? Он нехотя отворачивается от моря. Ему не хочется врать. Только не ей. И он со вздохом, тихо отвечает. - О Нике.

Честный Майкл. Чтобы не случилось, он всегда честен, даже когда ему это не выгодно…

Quote (Koral)

Я знаю. И мне все равно, Майкл. Я знаю, что ты мой. Даже когда ты думаешь не обо мне. Мне просто нужно знать, потому что иначе я не смогу, не решусь.

Прям мурашки по коже!

Quote (Koral)

благородный обманщик Майкл Скофилд.

Добавлено (2007-05-17, 1:04 Pm)
---------------------------------------------

Quote (Koral)

Нет, Майкл. Дай мне сказать. Я знаю, что ты должен уплыть. Ты и Линк. Иначе они найдут вас. Отыщут и убьют. А я не хочу, чтобы так произошло. Потому что я люблю тебя. И еще я знаю, что ты все еще здесь только ради меня. Ты сам знаешь, что я не могу плыть с тобой, и сам боишься этого. Боишься своих мыслей. Завтра на рассвете вы уплывете – вдвоем. Ты и Линкольн. Я буду стоять на пирсе и махать тебе рукой, я буду с тобой. И я люблю тебя.

Как часто люди жертвуют самом дорогим, ради счастья любимых…

Quote (Koral)

он говорил ей о том, что думал о Нике, а на самом деле думал о боли, которую причинит ей, о такой же боли, что он причинил когда-то Нике.

Только лишнее подтверждение того, что Майкл – благородный человек!!!!

Quote (Koral)

Я здесь, Сара. И я люблю тебя.

И так будет всегда!!!!!!!1

в общем, еще раз спасибо. я вас всех очень люблю!!!!

Quote (Koral)

так что постараюсь не разочаровать.

Koral ты чего?)) Ты не можешь разочаровать!!!

з.ы. я ужасна, я просто ужасна. надо чаще заходить, а то я читаю твои вещи самой последней, и пропускаю все на свете. не обижайся на меня за это и прости)))

Quote (katie)

з.ы. я ужасна, я просто ужасна. надо чаще заходить, а то я читаю твои вещи самой последней, и пропускаю все на свете. не обижайся на меня за это и прости)))

солнышко, я же понимаю, какая у тебя нервотрепка сейчас. так что все ок. ты же все равно меня не забыла, а это самое главное!!!

Quote (Айгулёнок)

Хоть ты мне не помогла вернуть мою давно ушедшую любовь к Саре, но к Майклу точно смогла!!! Ты умничка!!!! И я ревела, когда читала.... Это, действительно, чудо!!!

ой, здорово, что я еще что-то могу

Quote (sun-natalia)

Ты умничка!!!

*тысяча счастливых смайликов*

Quote (Renna)

Koral, я тебя люблю

а я тебя как люблю!!!!

Добавлено (2007-07-09, 8:06 Pm)
---------------------------------------------
Название: Весна, лето, осень, зима.
Автор: Koral
Рейтинг: PG
Пейринг: гет, Фернандо Сукрэ/ Марикруз Дельгадо
Спойлеры: вскольз 2.22
Дисклеймер: от всего отказываюсь, ничего не надо.
Варнинг: ангст, драма, АУ: понаписывала всяких гадостей, даж не знаю, что на меня нашло… ООС персонажей, наверное. В общем, просто мое видение.
Разрешение на архивирование: да кому такой бред нужен?
От автора: извините меня плз все, кто прочитает эту бредятинку. Автор не в себе явно. Жуть как давно не писала и тут вдруг сегодня как стрельнуло в голову написать про Сукрэ… так и все. А учитывая, что с меня было продолжение цикла…то все так гармонично и вышло. хочу подарить это моим родным и любимым девочкам Mermaid, katie, mi_ledi13, Renne, Еве-Лотте и Айгулёнку. Они поймут и не обругают. все. тут я замолкаю.

Осень.

Лишь качнутся
Стебли мисканта,
Задрожу – ветер осени
Хладом дохнул. Пора
Доставать зимнее платье.

Неизвестный автор.

Есть на земле место, между жизнью и смертью, где ты бы не хотел оказаться.
«Останься»

***

«Когда все будет смазано и серо, и останутся только контуры, когда не будет времени думать, а твои ноги опалят язычки холодного огня, когда очертания лиц скроются за пеленой тумана, когда ты почувствуешь, что тебя больше нет – просто вспомни обо мне. Будь со мной. Как утренняя дымка дышит росой, так я буду дышать твоими легкими. Там на границе святого и демонического, нежного и грубого, девственного и пошлого не будет тебя и меня – там будем только мы. Помни об этом. Я хочу, чтобы ты помнил, слышишь?!»

***
Я не хочу понимать.

Как мы с тобой дошли до этого?

Здесь все неверно: воздух, солнце, солнечный луч, запутавшийся в холодных пальцах. Ему не согреть нас. Я говорю «нас»? Просто так легче. Легче переносить то, что этого «нас» больше не существует. Остались только отблески призрачного счастья. Сеть солнечных паутинок на сетчатке. И кажется, что все вокруг, все люди и мысли, прошлое и настоящее – это всего лишь солнечные паутинки. Подует ветер – и их не станет. И меня не станет.

Все ложь.

Было. Есть. И будет.

И мы будем, только не вдвоем. У каждого из нас был выбор: миллионы путей и лабиринтов, которые заставляют мозг искать выход. И соленый дождь по щекам - яростно, больно, резко. И когда сердце перестает стучать где-то в висках, я хочу знать только одно: что будет, если меня не станет?

Я считаю удары своего слабого сердца. Оно уже не хочет бороться. Не может. Слишком много крови течет по венам и артериям, слишком много боли в каждом вдохе. Я не знаю, осталось ли на земле еще что-то, во что можно верить, что-то, ради чего стоит сказать себе: «Фернандо, давай, вставай на ноги, иди, дыши!» Я столько раз говорил себе это, столько раз заставлял себя пытаться, столько гребаных раз. Нельзя вечно наступать на пятки самому себе, пора признаться, Фернандо, - это конец. Хорошо это или плохо, но больше нет смысла уверять себя, что все можно поправить.

Это было ошибкой: надвинуть капюшон на самые глаза и, нервно вздернув пистолет, кричать флегматичному кассиру, что это ограбление. Это было ошибкой: вернуться в тот же магазинчик на проклятой автозаправке со сломанной третьей с краю бензоколонкой. Это было ошибкой: отвернуться от всех родных только потому, что я не хотел жалости, не хотел их помощи. Это было ошибкой: попасть в сороковую камеру, бежать оттуда, а потом опять вернуться, но уже по собственному желанию. Это было ошибкой: позволить Гектору быть рядом с ней, утешать ее, разговаривать с ней, слышать ее голос и ощущать легкий аромат корицы, когда она плачет, уткнувшись тебе в плечо. Ее волосы всегда пахли корицей. Это был словно ее особенный запах, тот запах, что не давал мне спутать ее ни с кем другим. Это все было ошибкой. Мое глупое желание, моя дерзкая надежда, что я могу удержать ее, что могу быть с ней. Есть только один момент в моей никчемной и пустой жизни, только один момент, о котором я никогда не буду сожалеть. Ее темно-карие глаза, морозное дыхание и рука, придерживающая край воротника. Она сказала мне «я люблю тебя» еще тогда. Я узнал и почувствовал ее еще до того, как было произнесено первое слово. Она стала моей не тогда, когда я впервые коснулся ее. Задолго до этого. Мы знали это оба.

И теперь, когда я лежу на спине, надо мной только небо. Далекое, узорчатое, в белых кляксах облаков небо. Но мой путь ведет не туда, не зарницами усеяна моя дорога. Она - в рябых шрамах, она - в серых облатках, она – в грязных поступках. И не важно, что я не хотел. Не важно, что я сожалею. Все просто. Если ты не веришь – катись ко всем чертям. Тебя там ждут. Меня там ждут тоже.

Я уже чувствую, как немеют ноги. Все начинается с ног? Или это уже далеко не начало?

Я бы назвал его… Я бы хотел, чтобы он…

Прости меня, детка.

- Сэр, вы пьяны? – выражение прикрываемого участием безразличия. Плохо прикрываемого.

«Разве что от боли», - губы отказываются говорить. Мозг отказывается думать. Я перестаю существовать.

- Сэр, вам нужна помощь? Назовите ваше имя, сэр!

Дальше только серые облатки. Изголовье черной кровати, и кровавая звезда, разделяющая все на до и после.

Дальше только пустота.

Прости меня, детка.

***

- Фернандо, милый! - ее ярко-красный зонт мелькает среди серых плащей прохожих, - хороший мой, я здесь!

Она делает это каждый день. Каждый день встречает его, находит в толпе прохожих глазами, теряет голову, забывает, какой сегодня месяц и день недели, бежит навстречу, целует, прижимает к груди. И каждый раз плачет. Каждый раз не может сдержать слез – радости?/боли? – каждый раз достает из кармана пиджака бумажную салфетку и быстро-быстро – так, чтобы он не заметил – смахивает скупые слезинки. Нет причин для слез.

- Хороший мой, родной! – шепчет она, закрыв глаза. Мгновения темноты хватает, чтобы сердце перестало так бешено стучать. В темноте никто не заберет его у нее. И она еще острее ощущает, как сладко замирает что-то внутри, будто с этой секунды начинается обратный отсчет, и она еще в силах все изменить.

Знакомый голос произносит знакомые до боли слова.

- Сколько раз тебя можно просить…не надо встречать меня! Мне уже шесть, мама!

И она прячет скомканную бумажную салфетку снова в карман и оправляет брючный костюм. Проводит рукой по волосам, облизывает пересохшие губы, поднимает упавший зонт – зачем он ей? - ведь дождь уже не идет. И делает много-много всего. Просто для того, чтобы остановить мгновение. Чтобы постоять вот так напротив него и обмануться, в который раз обмануть себя, сказать себе, что он еще маленький, что он нуждается в ее опеке, что каждый день она должна встречать его на полпути домой, на перекрестке между Тринадцатой и Лонг авеню. Но в глубине души она знает – ему шесть и он уже не ребенок. Ребенок и не-ребенок одновременно. Его ребенок. И после этого все важное и неважное теряет значение. Ему шесть, и она назвала его Фернандо. И никто не хотел: ни он, ни она. Никто не хотел такой жизни для них. И она открывает ярко-красный зонт, который ей совсем не нужен. Он спасет от дождя. От воспоминаний зонты не спасают.

Жизнь продолжается. Она может быть страшной или прекрасной в зависимости от того, как на нее смотреть. Проще считать ее прекрасной.

***

Под ногами шелестит старая листва. Остались только контуры, тусклые, едва намеченные грязным грифелем. Здесь заканчивается всеи начинается ничто. На границе между жизнью и смертью всегда начинаешь думать о возвышенной чепухе. Я дышу в чернильный затылок смерти и у меня вдруг возникает ощущение, какое бывает, когда самолет падает в воздушную яму. Почва уходит из-под ног, все рушится и плывет у меня перед глазами – серо-бурые росчерки, бесчисленные силуэты, красное пятно у меня на груди, - все раскачивается, будто я внезапно потерял равновесие. И дело тут не в смерти и не в потере крови – кровь всего лишь жидкость, с которой уходит жизнь, а смерть не более, чем просто забвение. И я думаю со злостью, что, вероятно, всему виной что-то, о чем я постоянно думаю, кто-то, кого я забыл, но должен вспомнить. Любой ценой.

Я никогда не умел остановиться, всегда шел напролом. Одними и теми же руками я ломал бесплотные хребты и ласкал податливые тела.

Тело. Горячая кожа под моими пальцами. Темнеет.

Она – кто это?- берет меня за руку, ведет куда-то за собой. Я не сопротивляюсь.

- Сейчас бояться нечего, мы ведь не одни, - шепчет она – кто она? С наступлением темноты ее глаза заметно светлеют.

Близость. Чья-то.

Темнота не таит в себе опасности – она защищает нас, сохраняя скрытые в ней тайны. Я чувствую обволакивающую нежность, у которой еще нет имени – они никому не принадлежит – и все, что дальше наших сплетенных рук – сладостный обман. Она не опрометчивая, не безоблачная, она сплетена из страха и опасений, что боль нагрянет вновь, из трусости и желания выстоять в этот таинственный и опасный период беспомощности, втиснувшийся где-то между бегством и спасением; она, как слепец, хватается за все, что похоже на надежную опору. Мне стыдно, что я думаю об этом, что я больше не хочу бежать. Здесь так тихо и так спокойно. И ее мягкие ладони так трогательно сжимают мое запястье.

И я убеждаю себя, что ей не хочется быть одной в трудные минуты, также как и мне. И мы вдвоем просто потерялись. Эта едва затеплившаяся нежность витает вокруг нее и кажется такой безопасной, потому что у нее еще нет имени, и ее еще не успела закогтить боль.

- Я люблю тебя! – неожиданно, к собственному моему удивлению, вырывается у меня, когда мы проходим мимо очередного черного провала, - я не знаю тебя, но я люблю тебя, - повторяю я, ловя себя на том, что голос дрожит. Как будто мне страшно. Или я сам не верю тому, что говорю.

Она поворачивает ко мне.

- Это неправда, - серые глаза смотрят устало, - ты лжешь, все неправда. И она отталкивает меня от себя, дает пощечину и яростно трясет за плечи. Она – такая маленькая и сероглазая – яростно трясет меня за плечи.

- Ты должен жить и дышать – дышать во что бы то ни стало! – ее голос заполнил все вокруг – обернись назад!

Я не хочу оборачиваться. Я просто устал. Так устал. Я хочу уйти с ней, хочу, чтобы она взяла меня за руку, чтобы взгляд ее серых глаз убаюкивал, манил, обещал. Я думаю обо всем том, что хочу похоронить и спрятать под землей, и о том, как это больно, и снова - что это невозможно и что мне надо обернуться, пока я не упал от отчаяния и глухого счастья. В темноте все такое драматичное, живое, а я все продолжаю стоять и ощущаю распростертые надо мной крылья мести, бессильной ярости и скорби. Я не хочу оборачиваться!

«Там на границе святого и демонического, нежного и грубого, девственного и пошлого не будет тебя и меня – там будем только мы. Помни об этом. Я хочу, чтобы ты помнил, слышишь?!»

За моей спиной распускаются цветы. Черные цветы там, где ступала моя нога. Они тянутся вверх, оплетают стеблями соседние бутоны, вспарывают корнями черноту. Все выше и выше, окружая меня плотным кольцом.

А я стою на коленях, промозглая мгла рассеивается, и я разговариваю сам с собой, как с ребенком, и жду чего-то, а когда это что-то наступает, я чувствую себя совершенно разбитым, будто всю долгую-долгую ночь бросался с ножом на бесконечную ватную стену и никак не мог ее повредить.

И вдруг она медленно подходит ко мне – я уже и забыл, что она есть - и опускается рядом, берет мои руки в свои и опять крепко сжимает. Я только сейчас замечаю, что волосы у нее прямые и светло-рыжие - и почему я это замечаю?

- Кто ты? – мне хочется сжать ее руки так, чтобы захрустели кости, но вместо этого я выпускаю их.

Она тут же отдергивает ладони и резко встает с колен. Но я хватаю ее и толкаю в угол – угол? разве есть граница у бесконечности? – крепко держу обе ее руки и свободной рукой дергаю ее за платье.

- Ты жалок! Не смей дотрагиваться до меня, – шипит она.

- Я не только дотронусь до тебя, чертовка! Я… кто ты?!

Она плюет мне в лицо и пинает меня ногой.

Я сжимаю коленями ее ноги. Она пытается вырваться, но поскальзывается и падает. Я толкаю ее к провалу.

- Неужели ты не видишь?! Разве не понимаешь, что ты делаешь?! Животное! Грязное, мерзкое животное! Ты дал обещание! Дал ей обещание!

Она лежит подо мной, выгнувшись всем телом, чтобы я не мог подмять ее под себя. Я чувствую, как напряжены ее мускулы, ноги ее тесно и крепко прижаты к моим ногам, словно не я обхватил их, а она обхватила меня. С силой я придавливаю ее вниз. Теперь ее лицо совсем рядом с моим, и она не сводит с меня беспокойных серых глаз.

- Пусти меня! – шепчет она, - я не уйду, клянусь, не уйду. Дорогой мой, дорогой…

«Дорогой мой, дорогой…»

- Что?

- Пусти меня. Клянусь, я не уйду. Только пусти.

«Дорогой мой, дорогой…»

Я отпускаю ее. И встаю. Жду, что она оттолкнет меня и пустится бежать.

Я подхожу к ней близко-близко, так, что ощущаю, как прерывисто она дышит.

- Кто ты?

Перед глазами все кружится, все слилось в одно непрерывное черное кружево.

- Я не знаю.

Глаза из серых становятся карими. Волосы сворачиваются завитками и наливаются густым каштановым светом. Две нежные ямочки на щеках.

Это все.

Дальше только свет.

Я дал обещание, а обещания надо выполнять.

***

На перроне полно людей. Кто-то счастлив, потому что все закончилось, кто-то грустит, что еще столько впереди. Я ни о чем ни думаю, ничего не ощущаю. Ни счастья, ни грусти. У меня все просто. Один билет в один конец. Не для меня.

Она уже стоит на платформе. Благодаря ей я все еще дышу. И помню о своем обещании.

«Не бойся, детка, я сделаю все, как нужно!»

- Фернандо, - она хочет что-то сказать мне. Что-то важное. Настолько важное, что дыхание перехватывает и накатывает непонятное чувство спокойствия.

Мне кажется, что я стою в лифте, который стремительно падает вниз, а меня в это время тащат наверх. В глазах темнеет, будто кто-то налил в череп ведро воды. Вода закипает, и я хватаюсь рукой за железные перила скамейки.

Потом я вижу Марикруз, она стоит на подножке.

- Почему ты не идешь ко мне? – спрашивает она так спокойно, будто она уезжает на выходные к маме, и впереди у нас светлое и счастливое будущее, как в красивых романах.

- Не могу.

- Что?

- Не могу.

- Не можешь?

- Да, - говорю я, - проклятая скамейка.

- При чем тут скамейка?

- Не знаю.

- Что?

- Не могу, вот и все. Уходи, Марикруз. Иди в вагон.

Она не понимает. Она медлит.

- И все?

- Просто уходи.

- Я не хочу уходить.

Все она понимает.

- Ты должна.

Никто ничего не должен.

- Не хочу, - повторяет она.

- Почему ты не уходишь?

- Ты действительно хочешь, чтобы я ушла?

- Нет.

Я ничего не желаю в этой жизни так сильно, как того, чтобы она осталась.

- Кто всему причиной?

- Не знаю. Наверное, во всем виновата скамейка.

Что я несу?

- И она тоже. А еще то, что я решила тогда стать твоей навсегда.

- Лучше бы ты этого не решала?

Беспомощный взгляд.

- Не спрашивай. Ты делаешь мне больно.

Странный диалог: ни она, ни я даже не пытаемся приблизиться друг к другу, голоса звучат монотонно и невыразительно.

Всё. Это уже точно всё.

«Ты так и не обнимешь меня на прощание? Даже не коснешься моих волос?»

Последний гудок.

Голос ее все тише, она говорит все более бессвязные, невнятные слова, потом переходит на шепот и совсем замолкает.

--Все это время она не проронила ни слова?--

Я даже не обнял ее на прощание, даже не коснулся ее волос. Никогда больше. Страшное слово никогда. Нет страшнее этого слова.

- Марикруз, я…

Поезд набирает ход. Электрические двери захлопнулись, и она стоит по ту сторону стекла, и кажется мне в этот момент такой желанной и такой любимой. Такой близкой и далекой одновременно.

- Марикруз, назови его как…

Слова тонут в белом шуме. Она уже не услышит меня. Никогда больше.

Я знаю, что это одно из тех мгновений, когда имена, которые люди присваивают вещам, слетают с них, подобно шелухе, и когда вещи предстают перед человеком без пелены иллюзий, как нечто до ужаса враждебное и отчужденное. Все связи на этой земле распадаются. И имена теряют смысл. Остается только мир, полный немой угрозы, мир, где нет ничего, что было бы дорого и близко, мир, лишенный имени. И в этой пустоте, в этом одиночестве и холоде я знаю только одно: человек – это всего лишь искра, задуваемая ветром судьбы. Искра, полная демонического и святого.

***

- Твой папа, он… он… - на коленях разложены снимки. Ему шесть, и его зовут Фернадно, - он… он самый лучший.

Больше она не в силах говорить. Ни слова больше.

Мальчуган смотрит на нее сосредоточенно, внимательно. Как будто ищет в глубине заплаканных глаз ответ. Тот ответ, что она так хочет, но не может дать ему.

- Почему тогда он не с нами?

Господи, за что?

- Он с нами, - она быстро-быстро качает головой, - он всегда с нами.

- Я его никогда не видел.

- Вот фотографии, - жалкая попытка.

Малыш отталкивает фотоальбом.

- Я видел их уже тысячу раз. Почему он не придет повидать меня? – она больше не будет плакать, она поклялась себе – я уже не маленький, мама!

Она знает: ему шесть.

- Он придет. Когда-нибудь.

- Зачем ты снова лжешь, мама?

- Я не лгу.

- Все слова! Ты всегда так много говоришь!

Господи, откуда в нем это? Ему только шесть.

- Не теперь, родной. Только не теперь. Теперь у меня слов больше нет.

Опять слова!

- Иди спать, мама, - он разворачивается и выходит из комнаты, как будто это она маленькая девочка, и он отправляет ее в постель.

Спокойно ночи, Фернандо.

Я не знаю, как он хотел назвать тебя. Не смогла разобрать его слов тогда, на перроне. И теперь буду винить себя всю жизнь за то, что не смогла сделать последнее, о чем он меня просил.

У меня теперь два Фернандо: большой и маленький. И я всегда говорю им спокойной ночи одновременно. Не могу решить, кого люблю больше.

***
Синий забор, который не спутать ни с каким другим. Ровно в восемь тридцать она зажигает свет в западном мезонине.

Я жду.

У меня есть сын. Его зовут Фернандо и ему шесть. Недавно исполнилось.

Каждый вечер ровно в восемь тридцать зажигается маленькая надежда: а что если?..

Нет. Ради нее и ради сына. Меня не существует. Это не моя жизнь.

И хотя я видел, как зажигается свет в ее доме, всего один раз в своей жизни, я точно знаю, что ровно в восемь тридцать он зажжется снова. Снова и снова. Каждый день. Потому что надежда остается всегда.

Я не побежал на свет. Не знал, что мне делать. Я стоял и смотрел в пустоту. Я цеплялся за завтра и за послезавтра, как за спасательный круг. Важно было пережить только эту минуту. Минуту, когда часы показывают восемь тридцать, и в комнате в западном мезонине зажигается свет. А что если в эту секунду я могу быть с ней? Что если она ждет, что я приду сейчас? Я стоял и шептал: «Нет, нет!» Я шептал снова и снова, произносил это так, чтобы мог ясно слышать себя. Я говорил себе: «Нет, нет, нет!» или «Завтра, завтра, завтра!», хотя знал, что этого завтра не будет никогда. Я повторял это пока волнение мое не притупилось и я понял, что могу уйти. И я пошел, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, задыхаясь, прочь отсюда, прочь от этого дома с синим забором, где ровно в восемь тридцать зажигается свет в западном мезонине. Дальше и дальше.

Ее я никогда больше видел. Страшное слово никогда.

Его тоже. Для меня он останется навсегда тем кареглазым, серьезным мальчишкой, за которым я наблюдал на перекрестке Тринадцатой и Лонг авеню.

Быть может, это даже к лучшему. Возврата быть не может, ничто не стоит на месте: ни ты сам, ни те, кто рядом с тобой. Все проходит. И в этом наше утешение. И в этом наше величайшее страдание.

***

Ровно в девять тридцать ловкие мужские руки опускают жалюзи в западном мезонине.

***

Как хорошо, что этого я не знаю.

The End.

Ой, ну я даже не знаю, что сказать! После такого перерыва, это просто бальзам на душу! Цитировать что то бессмысленно, ибо все настолько прекрасно, что тут можно весь текст процитировать! Просто потрясающе! И диалоги и описания! Чувствуется, конечно, твой авторский подход! Порадовала, так порадовла!))

*рыдает, схватившись за Корал*

НЕЕЕЕ, так незя... Мну плохо итак...

Но, если серьёзно. Это великолепно... Это... просто... это Фернандо

Прости, больше ничего не могу сказать. Спасибо.